«И только лошади летают вдохновенно…». Фотодело, декабрь 2008.

Под высокими сводами готического манежа, в строгом кабинете, в душных павильонах конских выставок, над распростертым на кафельном полу препарируемым лошадиным телом — Лидия Невзорова снимает правду и ничего кроме правды, и каждая ее работа ложится новым штрихом на огромное полотно «великой лошадиной истории». Участник многих выставок, победитель фотоконкурсов, она — мастер, чьи работы украшают страницы National Geographic, GEO, Н&М, HELLO!, Harpers Bazar, Amazone, Cavallo, Natural Horse Magazine, TimeOut и других солидных изданий по всему миру. Но все свои успехи, знания, силы, свою жизнь и свое мастерство она посвящает и отдает — лошадям.

…Мне было 18. Я делала эскизы в совхозных полях, мимо проносился всадник. Спешившись и едва взглянув на меня, он произнес: «Девушка, у нас с вами будет бешеный роман, но жениться я не обещаю».

На следующий день этот мужчина предложил мне руку и сердце, и его странные и великие идеи, его лошади стали моей жизнью. Ради этих лошадей я построила конюшню, ради них отправилась в Англию учиться иппологии. Ради них 15 лет назад взяла в руки фотоаппарат… Это вообще вышло случайно, я себя и не мыслила фотографом. Я выросла в семье художника, где фотография всегда считалась чем-то третьесортным: в доме всюду краски, по будням художественная школа, по воскресеньям Эрмитаж. Мое будущее было предопределено — мольберт, портвейн и берет с червячком… Но довольно скоро я поняла: живопись — это не мое. Все хорошее уже написано задолго до меня. Дара божьего за годы обучения в институте я в себе так и не обнаружила, и совсем не хотела становиться одним из миллиона вечно ноющих об отсутствии признания их таланта художников.

И я не была готова жить в темпе XIX века: ведь за время создания какого-нибудь никому не нужного шедевра можно успеть сделать столько полезного людям и лошадям! Поэтому, как только появилась возможность отойти от живописи и окунуться с головой в строительство — я так и поступила, став проектировщиком и дизайнером интерьеров. Стройка и дизайн интерьеров — моя вторая страсть после лошадей. Я забросила холсты и не думала, что когда-нибудь всерьез вернусь в мир искусства. Но вот в очередной раз какой-то именитый фотограф приехал снимать моего супруга, и мне позволили пристроиться в уголочке с маленьким пленочным Canon. Просто так, для души. А потом, когда проявляли пленку, выяснилось, что мои «мыльничные» фотографии оказались гораздо лучше фотографий профессионала. То же самое повторилось, когда снимали для следующего материала. И еще раз и еще… Тогда мы перестали приглашать чужих фотографов, и все наши проекты, фильмы, книги, журнал, исследования, теперь снимаю только я.

На самом деле, мне просто фантастически повезло. Я живу и работаю рядом с человеком, который верно и неуклонно совершает переворот в умах людей, заставляя их изменять свое отношение к лошади. И я, фактически, веду фотохронологию того этапа в лошадиной судьбе, когда из транспорта, из развлечения, из куска программируемого мяса лошадь в сознании человечества становится тем, кем рождена — удивительнейшим существом, исполненным гордого разума и невероятной доброты. Пятьдесят лет назад я могла бы снимать только взмыленные шеи и кричащие болью глаза ипподромных лошадей; а сегодня мой объектив фиксирует, как чинно и вместе с тем страстно составляет из букв слова наш вороной красавец Каоги. Раньше я вынуждена была бы протоколировать «достижения народного хозяйства», снимая унылых, опущенных, отупленных лошадей, деградирующих в унавоженных левадах конных заводов — а я снимаю обучение свободных Школьных лошадей, способных без малейшего принуждения выполнять сложнейшие элементы.

Да, мне повезло. Мне есть, что сказать о лошади. Но и задача у меня неподъемная. Глядя на фотографии лошадей, люди хотят видеть блеск начищенной шерсти, подобранные в цвет вальтрапчики и седла, красные рединготы так называемых спортсменов или шаблонные кадры бегущих вдоль берега одичавших табунов. А я должна каждой своей работой свидетельствовать о потрясающем лошадином интеллекте. Должна передавать ту красоту, которую способны сохранить и приумножить только свободные от любого насилия, академично воспитанные лошади. Должна поймать и выразить готовность животного сотрудничать с тем, кто, сняв с него все железки и ремешки, «изощренным терпением и решительным благоразумием» воспитает настоящую лошадь Высшей школы.

Фотоанатомия

Ни я, ни любой, кто всерьез занимается лошадьми, никогда не пожертвует ни малейшей частью их здоровья и спокойствия ради самого гениального кадра. Обучаемая без вреда для нее самой лошадь, может «позировать» под седлом не более 5 минут в день! К тому же ради съемки не будет нарушен «учебный план». На все мои просьбы задержаться хоть на долю секунды, Невзоров всегда отвечает: «Лови, что есть, я не буду позировать, и не мешай». Среди всех моих фотографий супруга нет ни одной постановочной!

Или еще. Анатомия лошадиного глаза не позволяет использовать вспышку, а направленные на лошадь приборы очень сильно сушат воздух и нагревают объект, на который светят, что для лошади всегда дискомфортно.

Значит, ни вспышка вообще, ни приборы летом — недопустимы. Приходится искать другие пути. Я люблю снимать при естественном освещении. Люблю пасмурную и тяжелую, драматичную погоду, ненастье. Люблю рассветы и закаты. Не люблю фото на зеленой траве при ярком солнце. Иногда снимаю ночью. И практически всегда ввожу мой бедный Canon в заблуждение относительно реального режима освещения чудовищно наглым мухлежом с балансами.

А для манежных съемок мы построили огромный, голливудского размаха павильон. Я сама проектировала систему освещения, окна так, чтобы получить тот самый теплый колорит наших фотографий. Мы создали уникальную осветительную систему, безопасную для лошадей. Здесь мы проводим и учебные, и художественные фотосессии, снимаем наши фильмы.

Мы помешаны на лошадином здоровье: животные снимаются только в комфортных для них условиях дома, в манеже, на улице, в их левадах, в их личном небольшом парке. Мы никогда не подвергаем их ненужному стрессу перевозки, и если нам нужны декорации, мы делаем их сами, а не таскаем лошадей на Ленфильм.

Да это вообще какое-то естественное желание окружить лошадей изысканной роскошью. В конце концов, даже идеально выполненный караколь или тер-а-тер не будет хорошо выглядеть на фоне облезлого забора или мусорного бака. Есть определенные традиции восприятия прекрасного — их не стоит нарушать. Расширять — стоит.

Лошади и их люди

Фотографы «широкого профиля» обычно или боятся лошадей, или просто не умеют предвидеть следующий лошадиный жест, найти нужный ракурс, не искажающий совершеннейшее тело. А я могу лечь на пути бегущей лошади, если это нужно, и в последний момент успеть откатиться в сторону. И я знаю лошадей. Я знаю, что ни одна лошадь не оценит того, что ее портрет красуется на обложке Cavallo или Cheval Attitude, и если ей надо будет уйти по своим делам — она просто уйдет. Я знаю, что каждый элемент имеет строго определенную биомеханику, и я могу рассчитать, как высоко сделает курбет та или иная лошадь, знаю, как будут контурировать мышцы при том или ином движении. Это элементарный профессионализм, который требуется от любого, кто оказывается рядом с лошадью: в роли воспитателя, врача, ученого или фотографа. Я вообще верю в профессионализм. Считаю, что нет таких вещей как настрой или настроение. Надо идти снимать — иду и снимаю. Если нам требуются фотографии для журнала, для хроники, для фильма, то вопрос будет решаться только погодой, а никак не моими вдохновениями. И потом, я ведь снимаю не грязные подворотни Петербурга в белую ночь. Я снимаю лошадей и мужа — то есть тех, кого люблю, тех, кто всегда меня вдохновляет.

Супруг вообще, по сути, мой единственный учитель – ему доверяю, его слушаю. Он же меня может пожурить, но все строго по существу. Его критика для меня — на вес золота. Даже если он говорит, что все прекрасно, я прошу его указать на недостатки. Притом, его никогда не волнует, как получается он сам — ему важно, как выглядят лошади. Если мне не удалось показать красоту и эффектность лошади — фото летит в корзину, как бы хорошо ни выглядел на ней Невзоров. Его вообще раздражают фотографии, на которых он изображен. Его любимые — это фотографии лошадей и любимых людей. Каоги с мячиком. Сын, я. А все его «парадные» портреты сделаны мной по моему желанию и ощущению. Я люблю этого мужчину, я восторгаюсь им и хочу запечатлеть его таким, каким он мне кажется и нравится... Он уже смирился.

Я никогда не пользуюсь фотошопом. Работаю по старинке, как на пленке, что теперь большая редкость, а, возможно, и глупость. Все что не вышло — сразу в корзину. У меня нет ни одной подправленной фотографии. Даже линию горизонта принципиально не трогаю. Отбором фотографий для книг и журналов занимается наш дизайнер. У него великолепное чутье и вкус, он и сам талантливый фотограф.

Школьная жизнь

Мы живем как средневековые крестьяне. Рано встаем, много работаем, редко куда-то выбираемся. Наша жизнь — жизнь нашей школы, Nevzorov Haute Ecole, наше дело, наши ученики, наши лошади. Все они прекрасно воспитаны, все доверяют тем людям, которые живут с ними, и никаких особых проблем в работе не возникает. Я для них — придворный фотограф, и воспринимают они меня соответствующе. Характеры, конечно, разные. Перст шутит — любит пробежаться в миллиметре от оператора, так чтобы хвостом хлестнуть по лицу и навести ужасу. Он хам и хулиган, но хулиган с золотым сердцем. Ташунко просто отличница, ни к чему не придерешься. Липисина — огонь, а не кобыла. Видела в журнале приглашение принять участие в выставке на тему «Ваше видение огня» — так вот ее фото может претендовать на первое место. Каоги слишком красив, слишком умен и дисциплинирован, однако разбалован, как всякий любимчик: на занятиях паинька, но когда занятия заканчиваются — сразу хулиганит.

Периодически снимаю на съемочных площадках, в павильонах Ленфильма. Фотосъемка на съемках фильма — а это всегда тяжело, потому как все лучшие точки заняты операторами, а когда сцену или эпизод сняли, и я прошу артистов задержаться на минуту и повторить то, что они делали для кино, для меня, все, даже самые именитые, начинают работать на камеру, поворачиваться, улыбаться и красоваться. Вот это самое сложное в работе на съемочной площадке. К тому же все всегда очень долго. Три часа грим, потом репетиция, потом сама съемка, где я могу сделать несколько кадров, потом снова грим, репетиция, дубли и еще несколько кадров. И так с раннего утра и до поздней ночи. Чтобы не скучать, я фотографирую все и всех вокруг: гримеров, костюмеров и всякие таинства нанесения грима.

Всем делаю портреты в красивом свете, потом отдаю на диске, чтобы люди отпечатали, что им нравится. Актеры очень любят фотографироваться на память в костюмах, и я заодно развлекаюсь. Иногда приходится вставать за видео камеру — тогда делаю и фото и видео.

Но это все тоже, конечно, «лошадиные» фильмы. Ребенка я с лошадьми не снимаю, только если рядом и строго у папы на руках. Что бы ни говорили, но дети и лошади несовместимы: только очень больная лошадь может быть достаточно «тихой и смирной», то есть безопасной для ребенка. Подходить к лошади может только взрослый человек, владеющий теоретическими и практическим знаниями.

Нелошадиную домашнюю хронику ведет мама. Мама любитель, но очень одарена, и ее работы уже обошли все российские СМИ. А я сама за малышом всегда не поспеваю. Постановочной детской фотографии я не люблю, да и времени на это нет. Правда, если застаю ребенка у папы на коленях и свет хорош, первая мысль, конечно, — надо успеть снять! И бегу за камерой.

И хотя мне приходилось в жизни снимать всякое — помню, даже какие-то памятники на Смоленском кладбище для «Огонька» делала — сейчас у меня нет времени на факультативные съемки. Я главный редактор журнала Nevzorov Haute Ecole, президент Лошадиной Революции, Член ученого совета Американской Академии Лошадиных Наук, у меня статьи, книги, ученики, колледж. Мне просто некогда ходить по ночному городу с камерой на груди в поисках интерес- ных кадров. Даже мыслей таких не возникает. Все самое важное в моей жизни — у меня рядом. Дома. Любимые люди. И любимые лошади. Все.

Записала Мария Сотникова