Лекция в Манеже. Часть 2. 17 ноября 2007 года

 Эта выставка - очень прелестная и собравшая в себе очень достойные музейные образцы из собраний Санкт-Петербурга. Достойные не по их смысловому, скажем так, качеству, и по раритетности, по, скажем так, редкостности. Надо помнить, что в Санкт-Петербурге действительно, в свое время была очень богатая, очень сильная коллекция иппологических древностей, которая находилась, сперва, в музее конюшенного приказа, а потом просто в конюшенном музее на конюшенной площади. Большевики все это благополучно повышвыривали из окон и заняли какой-то, по-моему, Первой реввоенкоматовской организацией. Частично предметы попали в музей артиллерии ракетных войск связи, частично в Эрмитаж - на своеобразное хранение. И Санкт-Петербург, который, по идее, должен был быть богат иппологическими древностями, все, чем он располагает на данный момент, представлено здесь в ЦВЗ «Манеж». Это очень не много. Это очень скверно говорит, конечно, о взаимоотношениях России и лошади, поскольку лошади здесь, как я понимаю, являются основным действующим лицом и той осью, вокруг которой вся эта выставка и закручена.

Давайте посмотрим внимательно на предметы, которые нас окружают, которые составляют ядро, суть и смысл экспозиции. Мы увидим, что это так или иначе предметы, связанные с возможностью использовать лошадь. Что для удовольствия, жизнеобеспечения, для сохранения элементарного здоровья и жизни лошади, здесь нет, конечно же, ничего. Здесь есть разной степени художественности скульптуры, здесь много гравюр, здесь есть санки, есть смешные приспособления для смешной забавы под названием дамская боковая езда, здесь есть кирасы, шлемы. Но, здесь нет ничего, что на самом деле касалось бы лошади и рассказывало бы об отношениях. Здесь представлено в очередной раз, - при том, что выставка прекрасна,  разумная, прекрасная - но здесь представлен в очередной раз просто тот самый стереотип – вот есть лошадка, на нее надо залезть, либо ее надо запрячь в саночки и, затем, либо получать от нее некое удовольствие, либо получать пользу от взаимоотношений с ней. Причем, опять таки,  ни здоровье, ни состояние, ни душа, ни другие - более возвышенные серьезные глобальные параметры в расчет не принимаются.

Нас сюда пригласили немного с другой целью, чтобы придать как бы этой выставке объективность. И мы предложили – Школа я имею в виду – собрание железа, которое вы все видели и которое является образчиком того, чем на самом деле являются все вот эти вот сусальненькие, сусальненько воспетые в скульптурах, в гравюрках воспетые взаимоотношения человека и лошади.

Не побоюсь повториться, потому что тем, кто это не знает, надо это узнать, а тем, кто знает, не помешает запомнить это еще раз. Всякие взаимоотношения человека и лошади, на протяжении тех 20-ти веков, когда этот альянс стал нормой… Мы не знаем, когда в реальности произошла заездка. Мы не знаем, когда в реальности произошли первые взаимоотношения, пусть даже очень уродливые, лошади и человека. Разные народы борются за право называться самым лошадиным народом. Вот монголы считают себя самым лошадиным народом, на основании того, что они больше всех съели лошадей. Испанцы считают себя самым лошадиным народом на том основании, что они лучше всех умеют мучить лошадей и придумали самые невероятные приспособления для этого. Немцы считают, что они потому что, начиная с середины XIX века, они предъявили миру удивительные способы возможности истязания лошади и получение, с их точки зрения, совершенно рекордных результатов.

Итак. Для тех, кто это не знает, объясняю. Все, воспетое в книгах, литературе, гравюрах, которые вы видите вокруг себя, воспетые взаимоотношения человека и лошади – это весьма примитивное умение большому существу, душа которого не понята и здоровье которого не является, вообще, сколько бы то ни было важным фактором – это умение разными способами подчинять с помощью боли это существо.

Здесь мы видим не просто там, какого то рядового, прокатчика или неумеху, глупца с общей точки зрения. Мы видим одного из ведущих конноспорстменов России, на маршруте во время конкура. Мы видим, что он делает. Он совершает абсолютно штатное движение, организовывая в голове лошади то же самое, что делают остальные спортсмены, что делают практически все те, кто изображен на этих гравюрах, картинах, скульптурах разной степени сусальности. То же самое, что делает этот милый дядечка с чубом, да. Он совершает примерно то же самое. Он создает эффект нейрокраниального шока. Когда ударом или сильным нажимом специального металлического приспособления во рту, он поджигает всю иннервационную систему головы лошади. И, я могу совершенно точно сказать на основании этой фотографии, что и эта уродливая поза, и эти гипертрофированные нарушенные мышцы, и это очевидное сопротивление – это все связано только непосредственно с, кстати говоря, очень неплохим умением причинить боль.

Ведь что такое железо, что такое спортсмены, что такое спорт? По идее вот есть железка, есть лошадь, есть человек. Почему тогда не каждый, засунувший лошади в рот железку, становится чемпионом мира или олимпийским чемпионом? Да просто потому, что боль причинять тоже надо уметь. И есть люди, у которых бесстыдство и жестокость доведены до высочайшего уровня. Ну, люди, как известно разные бывают. Как вы знаете, кто-то мог работать на обслуживании газовых камер в Освенциме, а кто-то стрелялся или сходил с ума от необходимости нажимать ту кнопку. Поэтому люди бывают совершенно разные: разной чувствительности, разные нравственные пороки, разные, разные, разные. Причем я не исключаю, что вот этот молодой человек вполне может и не понимать, что он делает. Но здесь он воздействует на иннервационную систему. Задействуются практически все головные, черепные нервы, которые замыкаются на головном мозге.

И вот следствием одного такого движения рук, как показывают многочисленные вскрытия, являются многочисленные гематомы в эпидуральной и субэпидуральной области головного мозга и, вероятно, в области продолговатого мозга. Насчет продолговатого не знаю, исследований нет. Только исследования по поводу головного мозга. С уверенностью можно сказать, что повторение такого движения - а средний спортсмен таких движений за одно соревнование совершает примерно от пятнадцати до пятидесяти - вызывает глубокое кровоизлияние уже непосредственно в толщу головного мозга.

Мы делаем исследования по этому поводу. Научный отдел Школы Nevzorov Haute Ecole - научное учреждение, которое мы специально организовали в союзе, в партнерстве с выдающимися западными университетами Аризоны, Германии, в сотрудничестве с русскими физиологами – человеческими физиологами, которые поняли эту тему и стали сперва помогать нам как бы на добровольных началах, а потом втянулись сами. Они характеризуют, чтобы вам, тем, кто не очень в курсе лошадиной тематики, вот эти вот ощущения лошади, и не только на этой картинке, но и, опять таки, на этой статуе или на тех вот фотографиях, которые предъявляют дамскую езду; вот примерно как, в пересчете на ощущения, понятные всем: вот как если бы у вас был недодорван зуб (вспомните себя у стоматолога, да) и обнажен нерв. И вы помните ощущение не просто резкой боли, а жгучего, тяжелого поднимающегося жара от этой боли. И тогда вы поймете, что ежесекундно испытывает лошадь в спорте, в драйвинге, в других традиционных видах ее использования.

Притом, что исключений никаких нет. Когда вы показываете такую картинку…

Когда вы показываете это обычному коннику, немедленно любой конник скажет: «Ой, я не такая, я жду трамвая. И, вообще, я так никогда не делаю!»

Делают все абсолютно. На этом основано все, и это принцип воздействия, принцип умения причинить болевой шок и болевым шоком подчинить себе лошадь.

Возникает естественный вопрос: а почему, если боль так сильна, если эти болевые ощущения так постоянны и свирепы, почему лошадь не поднимает бунт и не пытается избавиться от того, кто причиняет ей боль? Ну, здесь для меня, если честно, это тоже долгое время было загадкой. И я не мог внятно ответить на этот вопрос, пока не поковырялся в собственной памяти и не вспомнил, что я многократно видел людей, приговоренных к смерти. И мне доводилось с ними очень много общаться. Мне приходилось дважды снимать приведение в исполнение, еще по старой своей работе. Как вы помните, я был репортером. Мне дважды приходилось снимать приведение высшей меры наказания в исполнение. Это было в русских тюрьмах, в советских. И ко всему прочему я был очевидцем нескольких вполне мощных, вполне правосудных расстрелов в Чечне. И я видел расстрелы на вполне нормальных основаниях, по краткому, но весьма выразительному и правдивому приговору военно-полевого суда.

Дело не в этом, дело в том, что приговоренные к смерти, люди обреченные на смерть, ведут себя приметно точно так же как лошади. То есть ситуация была в Грозном, когда заловили корреспондента. Это было на консервном заводе, это был первый штурм Грозного. Вокруг еще трудно было поставить ногу, чтобы не напороться на труп нашего же солдата. Генерал Рохлин с группировкой «Север» занял этот консервный завод в Грозном. Так получилось, что я тоже оказался там. Мы очень подружились с Рохлиным. У меня была необыкновенная свобода действий и передвижений. И вот я там обнаружил ситуацию, когда первый мобильный - я тогда столкнулся с мобильной связью, до этого у меня не было мобильного телефона - я увидел, как какой-то солдат тащит какого-то корреспондента. Подслушали его разговор. Он по мобильному телефону кому–то объяснял, из каких ворот консервного завода выезжают БТР, и в какие ворота они будут заезжать. Кому он это говорил? Ну, судя по тому, что немедленно начался минометный огонь – понятно кому он это говорил. А поскольку это был штурм Грозного, абсолютно дикое место, произвол войны, произвол вояк, конечно, его немедленно расстреляли. И я посмотрел, как он вел себя перед расстрелом.

Примерно так ведут себя лошади, которые понимают, что все равно никуда деться. Конечно наиболее пассионарные, наиболее пылкие поднимут бунт. Но, знаете, из всех, кого я видел – никто не поднимал, я имею в виду людей, никто не поднимал бунт. Все идут под этот нож.

И точно так же и лошади идут под этот нож конного спорта, потому что они чертовски умны, они прекрасно понимают, что у человека столько возможностей, столько подлых приспособлений, столько изощренного умения пытать, что сопротивляться бесполезно и деться, в общем, некуда.

Здесь, опять-таки, здесь повторяется схема того самого НКШ, который является основой всякого, к сожалению, взаимодействия человека и лошади. Того самого взаимодействия, о котором вы слышали столько сладких песен, столько сладких слов. При этом это не является неким свежим или поразительным открытием.

Как вы думаете, почему вы меня сейчас слушаете? Исходя из того, что каждый человеческий поступок, каждое человеческое действие имеет некое зоологическое объяснение. Да, прежде всего, потому что вам комфортно. Да. И вот эта вот возможность пребывания в комфорте дает вам возможность слушать. Потому что если бы здесь сейчас, к примеру, взорвались две или три лампочки, да, у вас над головами или просел бы потолок, уверяю вас, мои слова никакого интереса бы у вас не вызвали. У вас заработали бы совершенно другие системы, вы бы уже все воспринимали бы по-другому и воспринимали бы не меня. Вы, как и все млекопитающие, строго физиологичны. Как и лошади, кстати говоря, строго физиологичны. И я думаю, что здесь нет ни одного человека, который не понимает того простого факта. Что любое млекопитающее, любое живое существо, прежде всего, ориентируется на те ощущения, которые получает. И в соответствии с  этими ощущениями воспринимает мир. Говорить о каких-то взаимоотношениях, о каком-то партнерстве, о каких-то иных, основанных кроме боли, ощущениях лошади - нет. Она еще более физиологична, чем мы с вами. Мы с вами все-таки нагружены огромным количеством искусственных, в течение тридцати тысяч лет воспитываемых, представлениях о долге, о ритуале, религии, правилах приличия, заинтересованности и так далее.

Лошади строго физиологичны. Они очень похожи интеллектом на человека, но они, скажем так, значительно адекватнее, значительно прямолинейнее. У них нет всей нашей искусственной наслоенности. И, как вы сами понимаете, живое существо - любое живое существо… как я вам говорю, вот если бы вы увидели такую девушку, которая взяла кота. Кота. Просто. Пришла бы в скверик, села бы на скамеечку. Засунула бы в рот коту вот такую хрень в рот и начала дергать, я подозреваю, что вы тут же вызвали бы милицию. Просто. Милиция, я думаю, где-нибудь еще в отделении, сперва бы эту девочку засунули в обезьянник, а потом вызвали бы психиатрическую помощь с тем, что бы ее освидетельствовать – в своем ли уме человек этим занимался.

А вот это все является основой спортивных соревнований, и это все читается абсолютной нормой, на это смотрят, за это дают кубки, цветы, ленты. Хотя ничем, по сути дела это не отличается от того примера, который я привел.

Хорошо. Допустим, я надеюсь, вы поняли  вкратце. Я не стал вас грузить физиологией, не стал грузить анатомией, жалея вас, да.

Но вы мне можете сказать: Александр Глебович, дорогой мой, но это спорт. Здесь желание рекорда, здесь безумный адреналин, здесь не желание считаться с чьей-то болью, потому что здесь есть стремление к рекорду, здесь есть стремление обойти противника. Это спорт!

Уверяю вас, что в любой абсолютно ситуации воздействие на лошадь такое же, как и в спорте. К примеру, возьмем ЦВЗ. Манеж, да. Этажом ниже насыпаны опилки. И здесь, как вы знаете, происходили разного рода показательные выступления каких-то ряженых казаков, ряженых гусаров, ряженых дам.

И давайте посмотрим, когда, вот здесь, не было никакой необходимости ставить рекорды, побеждать противников, когда не было никакой необходимости истязать, скажем так, во имя высшей цели лошадь или воздействовать на нее привычным смертельным  для нее и крайне болезненным образом. Посмотрите, что происходило здесь, в ЦВЗ всего на всего этажом ниже. Причем все это как бы некое торжество и презентация, прежде всего лошади, да.

Эта фотография – всего лишь схема того, что происходит здесь (на фото №14). Это происходило здесь, этажом ниже. Я попросил ребят пофотографировать, чтобы у нас был дополнительный фотоматериал, хотя этого фотоматериала очень много. Я попрошу следующую фотографию.

 Ведь обратите внимание, почему движения лошадей, которые кажутся всем нормальными, почему они такие уродливые? Почему мы видим: мало того, что живое существо, не важно, как оно называется  - человек, лошадь – явно пытаемое, мы видим постоянно ускользающий от внимания публики…

Тут мы видим все, что происходит со ртами, все, что происходит ради минутного желания покрасоваться в абсолютно не экстремальной ситуации.

Здесь опять-таки, приглядевшемуся человеку понятна и степень болевого воздействия и понятно, какой ценой достигаются вот эти все вот красоты выездки. Красот выездки здесь на самом деле нет, потому что, если вы внимательно всмотритесь - а я думаю, после этого нашего разговора вы обречены всматриваться в некоторые вещи - вы увидите на самом деле, что позиции, позитуры, позы этих лошадей предельно уродливы, как уродливы они в спорте. Поскольку под воздействием НКШ, под воздействием возникающей в эпидуральной и субэпидуральной области гематом тяжелых, воздействующих на головной и продолговатый мозг. Под воздействием поджигания всей иннервационной системы головы, конечно, полностью происходит раскоординация миологического аппарата. От этого вот возникает эта принужденность, дикость и уродливость этих лошадиных поз.

Дело в том, что эти позы продиктованы, прежде всего, тем болевым импульсом, который они испытывают в настоящий момент и под воздействием которого они двигаются. 

Причем это не специально набранные - это ребята просто спустились вниз и то, что называется, пощелкали здесь, да. На неком празднике, посвященном лошади.

И опять мы видим принужденные уродливые позы…

Понимаете, при всем желании очень трудно найти что-нибудь другое, нежели это, да. Вот тут опять-таки знакомое нам по фотографиям движение рук. Мы видим тот же НКШ, тот же самый поджог всей иннервационной системы головы, то же самое искажение миологического строения тела лошади, что и в спорте. Хотя здесь, как вы понимаете, по позитуре вот этого молодого человека, все достаточно спокойно. Он тоже рвет этой лошади рот. Но это не скачки, не соревнования, это не что-то провоцирующее человека и лошадь на какой-то запредельный особый экстрим. Это будничность.

Тут внизу также происходила некая дамская езда. Дамская езда ничем не отличается от любой другой, за исключением того, что спина у лошади подвергается более тяжелому жесткому воздействию.

Братцы, я никого не хочу здесь ни за что агитировать, не хочу никому ничего внушать, не хочу никого гипнотизировать. Я абсолютно не собираюсь диктовать вам, как жить, или как относиться к лошади. Я всего-навсего знакомлю вас с теми научными, физиологическими, историческими данными, которые исповедует моя Школа и которые есть абсолютная научная, физиологическая и историческая реальность. А уже внимать этой реальности или не внимать – это уже дело ваше. Потому что, как я уже сказал, люди бывают разные. Некоторые испытывали в майданах сказочное удовольствие, нажимая на кнопку, которая пускала газ в камеру. Некоторые стрелялись или убегали. Люди бывают разные.

Здесь (фото №24) мы видим, но это скорей для учеников Школы, что уже наступили  разрушения затылочно-атлантных мембран и лошадь делает прямое сгибание не в затылочно-атлантном суставе, а делает это в районе 3-го и 4-го позвонка. Здесь то же самое воздействие железа, но выездка, дисциплина, немного отличающаяся от конкура только тем, что в выездке вот этот болевой шок, он вообще непрерывный.

За счет талантливо придуманного приспособления под названием мундштук или пелям, все время организовывается жесточайшее давление на чувствительную, ничем не прикрытую, кроме тоненького слоя кожи, систему ветвления тригоменального нерва. Он безумной толщины, он безумной чувствительности. Надо вскрывать, препарировать, смотреть, чтобы это увидеть и надо понимать, что чем толще и ветвистей нерв, тем богаче болевые ощущения. И выездка отличается от конкура тем, что дергать за эту штуку, грубо говоря, все время не надо с такой бесноватой силой, организовывая вручную этот НКШ и гематомы в головном и в продолговатом мозге. Достаточно лишь легонько тянуть и эта цепочка уже организовывает поджог всей иннервационной системы.

Я думаю, здесь комментарии абсолютно излишни.

Я думаю, у вас теперь к этому будет немного другое отношение.

У нас осталось немножко времени для того, чтобы я успел вам рассказать, с чего все это началось, как все это происходило. Вкратце я вас познакомлю с историей взаимоотношений человека и лошади.

 Началось все это, как я уже сказал, когда-то очень давно. Многие страны, многие народы и нации претендуют на первенство в этой области, хотя никому не известно кто же на самом деле был лидером. Основываться на различного рода картинах, гравюрах, скульптурах, статуэтках: что египетских, что шумерских, что вавилонских, мы не можем. Это безграмотно и неверно. Мы можем говорить только о том, что мы можем потрогать, в чем мы можем убедиться, что мы можем при необходимости отпрепарировать, посмотреть миологические изменения, посмотреть анатомические изменения. Таких экспонатов, таких препаратов в мире очень немного. В частности, мы можем, например, говорить, что скифы в V веке до н.э., применявшие тоже очень жестокое железо.

Здесь нет скифского железа. Это греческое, это римское, это персидское. Они немного разные по принципу, но, как вы сами понимаете, древний мир прекрасно понимал, что справиться с лошадью он может только путем причинения особой боли. Грызла украшались сорока или пятьюдесятью шипиками, которые воздействовали на так называемую margo interalveolaris, то есть, на беззубую часть десны. Удар приходился частично по зубам, частично по беззубой части десны. Но. С учетом отсутствия антисептиков в то далекое время, естественно, ранки, которые образовывались от шипиков, они очень быстро убивали лошадей и выводили их из строя.

Поэтому, человечество придумало гораздо более интересный, с их точки зрения - не такой ядовитый, не такой быстроубивательный вариант. Это - так называемое рычажное железо. Римское железо II и III века – прекрасный образец так называемого рычажного железа.

Мы заговорили о том, что мы можем потрогать, что мы можем испробовать - это мумии. Реальные мумии скифских лошадей, которые были в сорок втором или сорок шестом году были раскопаны в районе урочища Пазырык, это долина реки Большой Улаган. Там, благодаря тому, что могила была затоплена, замерзла, сохранились в изумительном состоянии трупы не только людей, но и лошадей.

И, осматривая эти трупы, мы всегда можем с точностью определить, что, собственно, с этими лошадьми было, как они жили, чему они подвергались, какие воздействия  на них оказывались, как развивалась их миологическая структура, как они себя вели. Сказать можно все, потому что все очень хорошо, на самом деле, видно.

Мне довелось осматривать эти трупы. Мне довелось, более того, консультировать по вопросам возраста этих жеребцов музейных работников, потому что это было до того момента тайной. Мне довелось эту загрубелую окаменевшую кожу отворачивать и рассматривать. Мне удалось выяснить, например, что у них не было гастритов, что у жеребца, который находиться на главной экспозиции отсутствовали артрозы и изменения суставов, что ему было определенное количество лет, что у него не было глистов. Но, тем не менее, было понятно, что он подвергался жестоким воздействиям. Мы говорим вроде бы о скифской лошади. Мы с таким же успехом можем сказать о любой другой лошади на всей протяженности человеческой истории, например, до XVII века.

Почему до XVII века? Потому что в XVII веке наступил перелом – люди начали учиться ездить верхом. В XVII веке. Учиться ездить верхом. Я понимаю, что звучит диковато, все мы привыкли, что были аланы, саки, массагеты, что были конные орды татар, что были какие-то сшибки Пересвета с Челубеем. На самом деле, все это мифы, конечно. И я очень легко это вам докажу.  И вы легко, я думаю, воспримите это доказательство.

Дело в том, что, если бы реальное умение управлять лошадью, поддерживать лошадь в двигательном тонусе, управлять не только парализованной болью головной, но и всей мышечной системой, было бы известно человечеству до XVII века. То, вероятно, те открытия, которые были сделаны в XVII веке рядом итальянских и французских ранних масонов, тамплиеров, мастеров Высокой Школы: Пиньятелеччи, Плювинелем, Пигнателли, - не были бы сенсацией. На них бы никто не обратил внимание. Если бы то, что предлагал Плювинель, если бы то, что предлагал Пиньятелеччи, было бы уже известно человечеству, это бы не стало мировым хитом. Извините, их книжки бы не стали бы издаваться тысячными, что по тем временам очень много, тиражами. К ним в очередь на обучение не вставали бы принцы крови, министры, военачальники. Тем не менее, мы можем говорить, что в XVII веке во Франции, пусть и очень жестокими методами, кстати, действительно очень жестокими методами, но возникла тенденция к тому, что человек начал ездить верхом более или менее грамотно.

Я понимаю, что это опрокидывает абсолютно все мифы о рыцарстве, например. Я понимаю, что это полностью дезавуирует всю историю конного человечества. Но, тем не менее, это так. Иначе бы, те простые вещи, которые предложил Плювинель, те простые вещи, которые предложил Чезаре Фиаччи – еще один Школьный мастер – ни для кого не были бы открытием. А Плювинель ничего особенного, уверяю вас, ничего такого сверхъестественного – то есть лошади по-голландски не говорили и не учились пользоваться зубоврачебным аппаратом. Они всего на всего делали аккуратные пируэтики, делали небольшие амбуатэ и несложные фигуры - они делали песады, откидывание зада, откидывание переда от стенки – основа всякой верховой езды. Из того, что это явилось вдруг откровением, что это рухнуло на человечество в начале XVII века, и было воспринято как нечто невероятное, мы можем сделать смелый, но честный вывод, что до этого это было не известно.

По поводу рыцарства. В витрине лежит замечательная шпора.

Реальная рыцарская готическая шпора, так называемая шпора прямого действия, которая, увы, доказывает, что в те самые благородные героические рыцарские времена, никакого воздействия, кроме самого примитивного болевого, я имею в виду, даже двигательного, не только воздействия на голову, рот, не существовало.

 Той шпорой, которая лежит в витрине - это реальная вещь, подлинная - действительно можно пробить лошадь практически, естественно, до кишечника. Возможно, какой-то талантливый всадник сможет это сделать до желудка. Это доказывает, что лошадь, конечно, была танком на один бой, как Т-34. И что желание удрать или придать лошади некое ускорение было гораздо, конечно, важнее, чем любые ее ощущения, ее здоровье и ее жизнь. Разговоры о том, что такими шпорами всадник воздействовал через специальные некие попоны - это абсолютный вздор. Ни в одном иппологическом собрании мира нет ни одной попоны, которая бы имела подобного рода пробои, проколы, отверстия или нечто подобное. Эта шпора, увы, прямого действия. И если вы внимательно вглядитесь в различного рода конные доспехи, со времен Генриха I даже до времен Максимилиана, вы увидите, что под шпору, под воздействие шпор, между крупьером, то есть задней частью доспехов, и передней частью всегда оставлялось некое окошечко для специально резкого удара.

Итак. Мы понимаем, что на самом деле до XVII века, до возникновения загадочного и странного искусства верховой езды, которое тогда еще было очень примитивным и жестоким, человечество в общем не очень умело все это делать. И лошадью пользовались глупо, предельно грубо, предельно жестоко и очень быстро сводили ее в могилу. Ведь, уверяю вас, вот есть одна железочка, одна бронзовая маленькая позеленевшая железочка с шипиками, состоящая из двух псалий и грызла. Псалии - это боковые щечки. Хотя, вроде бы это страны - антагонисты, хотя вроде бы греко-персидские войны и сложные отношения персов и греков для вас, надеюсь, не секрет, тем не менее, мы видим, что железо примерно одного типа и отличаются, как, например, сейчас отличаются модели джинсов... какие  бывают джинсы? В общем, модели джинсов.

Я просто в юности то помнил все эти названия, сейчас для этого как-то в голове места  нет.

И мы понимаем, например, для чего нужны были вот эти ветви, да, для чего нужны были эти псалии. Мы, конечно, можем вернуться к фотографиям....

Мы видим, что при сильном и грубом натяжении, железо, то, что называется, пролетает. Притом дяденьке здесь надо просто прямо. Он ничего особенного от лошади не хочет. Он не хочет от нее никакой фигуры, он не хочет от нее ничего особенного. Ему просто надо прямо, он ее смертельно боится, он не знает, что она вытворит, не понимает, что сделает эта лошадь, поэтому вот он дерет железом ей рот. Но если бы он дернул поводом чуть сильней, то трензелек бы пролетел.

На удила той поры, учитывая предельную жесткость, такую же примерно, как  у этого дядечки, предельную жесткость управления, устанавливались некие ограничители, которые, упираясь в щеку с другой стороны, при натяжении повода с этой, не давали железу пролетать сквозь рот, а образовывали на всю эту часть черепа лошади дополнительное давление. Для этого, собственно говоря, и нужны были псалии. Причем, что очень смешно - в русской исторической науке принято говорить удила с псалиями, то есть удила непосредственно с этой перемычечкой. На самом деле psalion по-гречески - это и есть удила. И есть у слова psalion еще два значения - узы или оковы. Греческий язык - богатейший, красивейший язык, у которого масса всяких оттенков, и в каждом слове закопана куча всяких смыслов. И, вероятно, не случайно греки эти псалии, которыми они именовали абсолютно всю эту конструкцию, не случайно синонимическое сходство было со словом оковы, узы и так далее. Разумеется, в истории человечества и до XVII века были вменяемые люди на тему лошадей и на тему взаимоотношений с лошадьми. Был блистательный всадник, как описывают его античные источники, Ксенофонт. Блистательный теоретик, человек, который понимал, что все, что человечество вытворяет с лошадью - это омерзительно и противоестественно. Но, ответом Ксенофонту было то греческое железо с 48-ю шипиками, которое вы видели на экране или которое вы имеете «счастье» наблюдать вживую на витрине.

Итак. Мы возвращаемся все-таки в XVII век. В XVII веке вдруг возникла эта школа.

Я не буду касаться причин ее возникновения. Они, как и все, связанное со всем серьезным в истории человечества, связаны, прежде всего, с интеллектом, да. Потому что все, что мы на данный момент имеем: те чувства, тот гнев, те ощущения лошади, которые многих из вас привели сюда, мы имеем благодаря тому, что сильно развился человеческий интеллект. Конечно, вот так тоже можно! Но, как выясняется, можно и по-другому. И уже вопрос, вопрос знаний. И, прежде всего не только знаний - интеллекта, развития интеллекта. Потому что это страшная штука, которая лишает... ведь интеллект - обоюдоострое оружие, он лишает человека возможности быть тем самым животным, которым человек когда-то, собственно говоря, и являлся.

Так вот. Что произошло к XVII веку. К XVII веку дошла очередь, наконец, до лошадей. Дело в том, что это произойти могло бы раньше, потому что человечество, Европа, распространявшая все равно некий свет и некую просвещенность, сожгла в начале XIV века Жака де Моле и других тамплиеров на маленьком острове посреди Сены. Но, Орден Тамплиеров, бывший оплотом концентрации людей феноменальной интеллектуальности, людей, наделенных огромными знаниями, не был, как принято считать в популярной литературе, разгромлен. Он расползся по Европе, в Германии он вообще не был тронут. Он расползся по Европе, и вот эти тайные тамплиеры - люди, которые передавали друг другу, прежде всего интеллектуальные знания. Интеллектуальные знания, основанные на древних культах, на древних магиях. Они, конечно, все были в конфликте с церковью. И это понятно. Но, именно они двигали всю мировую историю. Они, в живописи, в музыке, в литературе, в архитектуре спровоцировали так называемую эпоху Возрождения. И они же спровоцировали возникновение Школы От Эколь. Мы об этом можем говорить с огромной уверенностью, потому что, мы имеем титульные листы книг, которые издавали школьные мастера: Фиаччи, Плювинель, Пигантелли.

Вы вообще никогда не задумывались, наверняка, над тем, что такое титульные листы старых книг. Мы пролистываем их, абсолютно не придавая им никакого значения. Это некое многосоставная, сложная гравюра, на которой, помимо сложных, старинных, часто на латыни, на французском, на старофранцузком, буковок, есть некие изображения.

Братцы, поймите, времени тогда у людей было много, и коммуникативные средства были крайне ограничены, мобильников не было. И единомышленники очень часто посылали друг другу весточки через издания, через  книги, и, прежде всего, через титульные листы. Не существует ни одного титульного листа ни на одной серьезной старинной книге в Европе, где не было бы зашифровано как минимум пятнадцать посланий к современникам и как минимум двадцать посланий к потомкам. Можно взять в одну руку, кстати, по-моему, имеющееся в открытом доступе, переведенное и напечатанное откровение Тритемия - основателя стигонографии. Можно взять в другую руку любое изображение обложки, например Плювинеля, и выяснить, что уже на обложке Антуана де Плювинеля, на втором - том самом издании, которое издает Рене де Мену, помимо зашифрованной тамплиерской символики, которой много и которая очень откровенно представлена, мы увидим два изображения, в которые надо всего-навсего всмотреться.

На одном изображении дебил с дубиной, который дерет железом лошадь за рот, и под этим по латыни надпись «Позор». И рядом стоит человек с абсолютно спокойной лошадью и с другим лицом и надпись «Наука». Откуда и появилось Школьное выражение, что лошадь - это точная наука.

Но тогда, тогда изобретатели этого выражения имели в виду, что система элементов, система чередования различных связок - это наука. Теперь мы знаем, что вообще иппология, физиология, основанность, прежде всего на физических ощущениях лошади - потому что не будет живое существо находиться с вами ни в каких отношениях, если вы причиняете ему боль. Никакое живое существо. И ты тоже не будешь меня слушать, если я тебя буду больно щипать. Совершенно правильно. Ты встанешь и уйдешь, решив, что дядька сумасшедший, и нечего тут сидеть. И поверьте мне, это будет правильная реакция.

Итак. Была организованна вот этими людьми, которые обладали полной свободой интеллекта, Школа. И надо сказать, что уже буквально через два мастера, через два магистра, а они наследовали от тамплиеров титул magnum magistrum equorum, т.е. великий начальник всадников, уже возникает фантастический человек под названием Антуан де Плювинель. Все, что было до него, все, что будет после него - это либо что-то совсем не зрелое, либо что-то совершенно не нужное. Будет, конечно, некто Франсуа Робишон де Гериньер, который напишет свою школу кавалерии. Но по блестящему выражению: Гериньер - это Плювинель в пересказе идиота. Это - по выражению современников. Потому что, действительно, Герьиньер вульгаризировал Плювинеля, просто приспособил его под пользователя, жадного до элементов, жадного до успехов Школы - тогдашнего французского всадника. 

Образуется некто Антуан де Плювинель, совершенно фантастический по своей посвященности в каббалистику, в магию, в тонкости французской литературы, он был современником Молербо, он был современником всех, кого вы обычно ассоциируете с некой мушкетерской эпохой. Потому что он воспитывал юного короля Людовика XIII.

Людовик XIII был еще тем малышом. Если не ошибаюсь, в 12 лет подписал свой первый смертный приговор и с огромным интересом наблюдал, как он исполнялся, если вы помните трагическую историю с Кончини и ее фаворитом. Это был тот самый малыш, которого пришлось учить Антуану де Плювинелю.

Плювинель, тем не менее, сделал блистательную карьеру. Он был членом государственного совета, он был послом в Голландию. Благодаря, конечно, своему интеллектуализму, прежде всего, он добился очень многого. Параллельно с этим он был главой Школы и учителем короля. Причем, представьте себе, до какой степени это было обаятельное и потрясающее существо. Я имею в виду Плювинеля.

Смотрите, что происходит. Выученный Плювинелем король Людовик XIII выезжает на прогулку. Хотя Плювинель был против, и считал, что для Школьной лошади место исключительно в манеже.

Кстати, я уже объяснял, откуда происходит слово манеж? Все знают? Манеж. Мы находимся в манеже, да. Вообще по латыни mane - рука. Это место для работы в руках. Это старое Школьное понятие - место для работы в руках.

И король, желая продемонстрировать свою удаль, тут же падает с коня в реку. Его спасают, юного Людовика XIII. Но, тем не менее, он признает, что поступил вопреки воле учителя, вопреки воле Плювинеля, что Плювинель был прав. И, несмотря на такой, вроде бы, производственный брак в обучении, вроде бы такой конфуз, тем не менее, Плювинеля не только не изгнали, не разжаловали, не казнили, но он остается любимцем и наставником Людовика во многих вопросах, не только лошадиных. Этот человек, посвященный во многие тайны Европы, связанный с французской разведкой и контрразведкой того времени, поскольку все тогда было завязано на некие тогдашние спецслужбы. Он фантастически эффективно работает с лошадьми. Он основывает свою Школу. Но, он же в своем XVII веке друг говорит поразительные слова, что лошадь гораздо легче терпит на себе всадника, чем уздечку во рту. То есть, он в своем XVII веке - веке очень грубого отношения, веке абсолютно пользовательского отношения к лошади, уже понимает роль железа. Более того, он пишет, что «я считаю, в своих наставлениях королю, человека, который воздействует на лошадь силой - абсолютным невежей. Я иду на любые ухищрения, лишь бы мне не приходилось доставлять лошади боль».

Именно с этими словами, именно с этим озарением и связаны, по сути, все его успехи в этой области. Он прекрасно понимает простейшую вещь - физиологичность лошади. Он прекрасно понимает взаимосвязь отношений и физиологических ощущений. Вроде бы это понятно любому идиоту - если ты делаешь живому существу больно, оно не будет находиться с тобой ни в каких отношениях. Выучи это существо, пойми, что оно является точной наукой, узнай, что причиняет ему боль, что причиняет ему дискомфорт, старайся этого избегать, и тогда, возможно, некие отношения у вас получатся. Просто как килограмм моркови - ничего проще не бывает.

Тем не менее, человечество не прислушалось к Плювинелю. И на протяжении последующих веков возникали еще мастера Школы, возникали талантливые мастера, такие как Нестьер, возникали такие выразительные и интересные личности в Школе, как Гаспар де Сонье, который впервые систематизировал лошадиную анатомию, наворовав анатомических картинок препараций и вскрытий со всех абсолютно книжных источников Европы. Вообще, важность анатомии, осознание величайшей роли анатомии во взаимоотношениях с лошадью, уже поняли тогда Школьные мастера. Не буду на этом зацикливаться, чтобы не душить этими подробностями публику.

Затем наступает XIX век. Уже Высокая Школа забыта, все опримитивленно. И на сцену выходят, к сожалению, идеологи самого примитивного, тупого кавалеризма и тупого, воздействия, которые воспринимают лошадь, как некий механизм, который включается сильным ударом шпоры. Такие как Боше и Филлис.

Филлиса я не случайно упомянул, говорят, он шаркал где-то внизу по стеночкам этого манежа, который теперь, слава богу является ЦВЗ. Так что Филлису, что бы сюда войти, пришлось бы купить билет.

Это фантастически злобное существо, сын лондонского нотариуса, который создает целую теорию воздействия на лошадь. Он относиться к лошади именно как к биологическому механизму, который обязан обслуживать любые прихоти человека и подчиняться любой его прихоти, вне зависимости от своего миологического или физиологического состояния. Именно Филлису принадлежат замечательные фразы с требованием: «велите жечь лошадь огнем», при необходимости продвинуть ее вперед, если она не двигается, да. Он же пишет о необходимости: «пилите железом ей рот».

И это не какие-то мои маньячные фантазии, что я придумываю и вкладываю это в уста покойному Джеймсу Филису. Нет. Это все можно найти в его книжках. Загипнотизированное Филисом, Боше и рядом других мастеров, человечество удачно и достаточно эффективно - потому что лошади подчиняются, через жестокую боль, через мучения, смерть, издевательства над собой, но подчиняются… те, которые остаются живыми.

При всем при этом человечество понимает, что все как бы немножечко не так, как бы хотелось. Все как-то в другую сторону повернуто. И нет в этих отношениях того, чего они хотели бы видеть. Ну, нету этого.

И они изобретают какие-то дикие способы. Американцы, например, изобретают лошадеприручательную машину. Это паровая машина, в которую заводится лошадь. Лошадь крутится и, естественно, вот в таком вот состоянии с ней можно было делать все что угодно. Это была машина для заездки.

Параллельно с этим, сели вы откроете переведенный на русский, бродивший тогда по всей Европе так называемый «Полный городской и деревенский коновал» - это сборник различной рецептуры взаимоотношений с лошадью, кормления лошади и разных секретов взаимоотношений человека и лошади. Там вы можете найти такой рецепт: как на полном скаку остановить лошадь, не используя уздечку. То есть, значит, это в мозгах-то было, это точило, это сверлило. Желание такое было. Вот как. Там написано – как: надо взять  печень волка, высушить ее, истолочь в порошок и в нужный момент, когда лошадь понесла, распылить толченую волчью печень над головой лошади. Она немедленно остановиться.

А как сделать так, что бы лошадь легла. Нужно взять змеиный язык, обвалять его свежим пчелиным воском и сунуть лошади в ухо. Самое интересное, что находилась масса идиотов, которые этим советам следовали.

Как сделать так, что бы лошадь, например, куда то не ходила. Нужно естественно это место огородить протянутыми волчьими кишками. То есть, желание взаимодействовать с лошадью какими то почти магическими средствами, все-таки всегда было. И собственное бессилие человек всегда ощущал: что никак кроме пыточных приспособлений он с ней договориться не может. А то, что приспособления пыточные - было понятно, уверяю вас, всем. Было понятно всем и всегда.

Это было понятно и тем китайсикм мастерам, которые делали, как вы видите на этой витрине, трензель с шипами, разрывавшими беззубый край рта.

Это было понятно Соломону де Ля Бруэ, который специально изобретал способы, возможности оторвать лошади язык, или воздействовать другой болью на ее небо, на гортань. Это было понятно всем. Это всегда точило человечество. Потому что люди не так плохи, как нам сейчас могло бы показаться под влиянием всего этого долгого разговора. И эти поиски совершенно других путей, совершенно других возможностей продолжались, скажем так, практически все начало XX века. В XIX м веке был некто Джон Солонм Ререй, который потрясал современников тем, что он находил некий контакт с лошадью. Организовывались секретные лошадиные братства, которые вроде бы передавали друг другу тайные сведения о лошадях, ломали специальные косточки, выкопанные из могилы, изобрели массу потрясающих ритуалов.

Но, это не приносило никакого эффекта, потому что лошадь - это точная наука. И для того, чтобы с ней взаимодействовать, для того, чтобы иметь с ней некие отношения, надо всего-навсего научиться признавать за ней право на эти ощущения, и научиться не причинять ей боли. И тогда, возможен совершенно потрясающий результат.